Что для вас октябрская революция?

ПИСЬМО В.ЗАТОНСКОГО В ЦК КП(б)У И КИЕВСКИЙ ОБКОМ ПАРТИИ ПРО ГОЛОД И РЕПРЕССИИ МЕСТНЫХ ВЛАСТЕЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К НАСЕЛЕНИЮ НЕКОТОРЫХ РАЙОНОВ КИЕВСКОЙ ОБЛАСТИ.

Совершенно секретно

Членам и кандидатам Политбюро:

тт. Алексееву, Демченко, Зайцеву, Косиору, Любченко, Майорову, Петровскому, Реденсу, Скрипнику, Строганову, Сухомлину, Сербиченко, Терехову, Чубарю, Чувырину, Чернявскому, Шлихтеру, Якиру.


...Вообще же порядки здесь жуткие.

Даже, в наиболее из 4-х районов благополучном Жашкове, вагон осаждается жалобщиками. Есть, понятно и кулаки, "ищущие справедливости", но большинство зря обиженных. Тут по каждому селу десятки хозяйств проданы за невзнос разных платежей, до кооперативного пая и "пятилетки" включительно. До последних дней шли выселения из хат не кулаков. Об обысках с изъятием под метелку не только хлеба, но и других продуктов, а также домашних вещей, во время заготовок говорить не приходится. Это практиковалось во всех селах этих районов, но то, что творилось в Тетиеве, превосходит всякое воображение.

Там нет села, где бы не встречались разваленные хаты. Сняты крыши, потолки, выбиты окна, выломаны двери, развалены печи. При чем, это творилось не только в порядке обыска замурованного хлеба, а как мера воздействия. Например, в Телиженцах я видел руины, принадлежащие рядовому середняку лет 60-ти. Налогу что-то около 12 руб. контрактация 78 пудов сдана полностью, есть квитанции, да и местная власть не отрицает правда, новая, а развалили ему хату за то, что он продал пару своих старых кляч. При этом старик клянется, божится, что продавал старые кони, имея в виду купить помоложе. Его уже так затюкали, что он сам факт продажи своих коней считает преступлением, готов платить штраф, но наказание – разрушение хаты, считает слишком тяжелым и просит помилования и помощи в восстановлении жилья. Однако разрушенных хат в с. Телиженцах не более десятка, а есть села, например, Горошки, где снесены целые улицы по 30–40 хат подряд. Крошили не только крыши, но и головы. Были массовые избиения, замораживания, поджаривания в специально натопленном помещении. Были совершенно непередаваемые гнусные издевательства (инсценировка венчания в добавок с сифилитиком). О барахольстве нечего уже и говорить. Например, рассказ одной девушки из с. Телиженец: "Иду по дороге. Встретился уполномоченный, некий Игнатьев (был инструктором в РПК, теперь в Киеве работает в ГПУ). Посмотрел на ботинки, заинтересовался. Откуда у тебя, беднячки, вдруг черевики, неиначе кулацкие. Снимай сейчас же. И снял. Пошла домой босиком, еще снег был". Куда ботинки девались – неведомо...

...Несомненно, советские люди в жуткой обстановке: против разваленной по хлебозаготовкам хаты, у колхозного котла, где варилась крапива и щавель с редкими крупинками проса для счастливчиков. Под ногами шныряли дети, явно голодные, восково-желтые, подбирая около котла обрезки овощей, выбирая из грязи случайно просыпанное зерно (немного этих зерен было). Из взрослых по крайней мере у 10% собравшихся, опухшие ноги, – у части – водянисто набухшие лица.
Когда кто-нибудь начинает жаловаться, что несправедливо корову забрали, несколько десятков перерывает. Не о том речь. Как бы вот продержаться сейчас, чтобы вовсе не пропасть.

Подлинный голод и даже безропотный...

4.VI.32 г. (Затонский)

ЦДАГО України, ф.1, оп.20, д.5245, л.15–24. Машинопись.

…Я обещал тебе написать о "чрезвычайках" Киевских, ‑ не знаю, выйдет ли? Слов нет: все краски бледнеют перед тем, что я видел. Итак: ЧК было в Киеве три: Городская, Губернская и Всеукраинская со знаменитым Лацисом во главе. За месяц до ухода большевиков (конец июня 1919 г.) все три стали проявлять лихорадочную деятельность и притом по разрядам: в первую голову были расстреляны буржуи, не внесшие контрибуции, потом юристы, инженеры, поляки, украинцы, педагоги и т. д., и т. д. Люди прямо исчезали ‑ списков расстрелянных не печатали больше, прямо человек исчез ‑ значит, расстрелян. Придирались к мельчайшему поводу: нашли при обыске 2 фунта сахару ‑ довольно, или бензин для зажигалки: расстрел чуть ли не на месте.

У меня за неделю было 5 обысков и все ночью между 3‑4 часами, что искали ‑ неизвестно, придут, посмотрят и уйдут; может быть, вид у меня был совсем пролетарский. Последние 2 1/2 недели я скрывался… Жизнь стала невыносима…

Во время прихода добровольцев, конечно, я оказался в городе. Зная о существовании ЧК и справедливо предполагая, что в первый день там будет мало народа, т. к. все будут на улице, моментально отправился туда: я принципиально бывал всюду, где бывали находимы трупы, может быть, увижу или узнаю кого‑нибудь из знакомых, тогда хоть известить будет можно. Итак, прихожу туда, в городскую, раньше. Милый небольшой особнячок миллионера Решетникова, весь окруженный огромным тенистым садом. Народу немного: кругом однако стон стоит: истерики, слезы и какие‑то непонятные выкрики: "еще два!.." "и что они с тобой сделали…" "не нужно стрелять…" ‑ прямо визжит какой‑то женский голос… это, как оказалось, все были родные заложников, взятых большевиками, и пришедшие что‑нибудь узнать. И они узнали: большевики при отступлении за невозможностью взять заложников с собой расстреляли 1 800 человек, не успели всех 2 300, т. к. не было времени. У Петра в больнице были умалишенные из числа спасшихся: рассудок не выдержал, т. к. большевики заставляли приговоренных убирать и уносить трупы, ‑ когда кто уставал… его убирали уже другие, но уже с раздробленной головой. Итак, я вхожу на двор: ничего не выдает ужасного назначения этой милой и мирной на облик усадьбы; перехожу наискось двор и иду к кучке людей, собравшихся при входе в каменный, солидно построенный гараж. На 2/3 пути меня словно огорошивает кто‑то ударом в голову; мой путь перерезает бетонная канава (для стока воды по время мойки автомобилей), полная дымящейся и запекшейся кровью, в которой плавают какие‑то белые клецки. Присмотревшись, эти клецки оказались человеческими мозгами. Из толпы на эту "мелочь" никто не смотрел: все смотрели на нечто более ужасное… толпа положительно безмолвствовала в этом углу, и все стояли без шапок.

Иду параллельно канаве, стараюсь подальше: меня уже мутит от невероятно сильного запаха крови, протискиваюсь чрез толпу и вижу: гараж для 3‑х больших автомобилей… бетонные стены, наклонный пол, сток устроен в канаву, о которой я уже писал.

Стены буквально залиты кровью, человеческие мозги всюду, на стенах, даже на потолке, пол же на 1/4 аршина покрыт кашей из волос, кусков черепных костей, и все это смешано с кровью. Отсюда‑то и берет свое начало ужасная канава… На стенах висели кронштейны с веревками, совершенно пропитанными кровью, ‑ это для привязывания тех, которые сопротивлялись. Не дай Бог еще раз что‑нибудь подобное видеть. И это результаты работы только одной ночи, последней перед их уходом! Трупов убирать не было времени, для этого был заготовлен особый ящик шириной в нормальный рост человека и такой длины, что могут в него лечь рядом 6 человек. Обреченные клались в него ничком и пристреливались выстрелом из револьвера в голову, сверху клался еще ряд живых, опять пристреливался и так пока ящик не наполнялся. Ящик с трупами вываливался или в Днепр, или прямо на свалку, или увозился в редких случаях в анатомический театр. Чем руководствовались большевики при этом распределении ‑ не знаю.

Рядом с гаражом мастерская ‑ печь, в которой еще дымились угли, клещи и гвозди, какие‑то особые, никогда мной не виданные ножи, вроде докторских; все покрыто клочьями мяса и запекшейся кровью. Огромный котел, наполненный еще теплой жидкостью, сильно пахнувшей бульоном, и в ней куски мяса и отваренные человеческие пальцы ‑ это камера судебного следователя ЧК товарища Богуславского, о его конце я расскажу ниже. Рядом с его столом огромный чурбан ‑ плаха, топор и солдатский тесак ‑ все в крови. Здесь совершался допрос, и суд, и расправа. Потом, из осмотра трупов, я видел отваренные руки с облезшим отваренным мясом и с голыми костями вместо пальцев, видел трупы без кожи совершенно и с кожей, оставленной на месте погон и лампасов, с отрубленными и вырезанными частями ‑ все это были следы "следствия", а результат один ‑ пуля браунинга в голову в соседнем помещении.

Иду в сад. Оттуда‑то неслись возгласы, и истерики, и проклятия: оказывается, сад представлял из себя сплошную братскую могилу: ни одного невскопанного места не было, и уже добровольцы из публики принялись ее раскапывать: трупы, трупы, без конца трупы, наваленные вповалку один на другого, как попало и засыпанные не более как на 1/2 арш. землей. У всех решительно головы раздроблены ‑ это мера большевиков, чтобы труп не был опознан. Половина их носила на себе следы допроса. Но вот из не отрытой еще могилы показывается рука… пронзительный, душу раздирающий крик, и какую‑то женщину уносят замертво: это мать Жигалина (ты ее знаешь) узнала по какой‑то метке на руке труп своего сына. И такие картинки без конца, там, где выкопанные трупы положены рядами, исковерканные, истерзанные, с раздробленными головами, с судорожно сведенными оконечностями, все голые, т. к. перед расстрелом большевики всем приказывали раздеваться. Среди них был и Г. О. Паукер, но я его не узнал. Были и старики, и женщины, и дети 10‑12‑летнего возраста ‑ заложники польской партии, когда поляки двинулись вперед.

Толпа становилась многочисленнее и возбужденнее, мне же было более чем довольно, и я отправился посмотреть особняк, но было уже поздно: успели поставить стражу. В окна были видны комнаты барского роскошного дома, наполненные обломками мебели, пустыми бутылками и рваной бумагой. Пока я ходил около дома, толпа сильно возросла, стали произноситься речи, и уже хотели идти бить евреев, но нашелся один священник, который предложил тут же на улице отслужить панихиду по замученным. Я этого зрелища никогда не забуду: старичок‑священник служит ‑ без облачения, без всяких привычных церковных принадлежностей ‑ панихиду по «имена же их, Господи, ты веси», а толпа в 5 000 человек minimum поёт.

Но опять случай: некоторые, более предусмотрительные, чем я, успели‑таки забраться до постановки стражи в помещение. Бродили там и добрались до подвалов и, оказывается, не зря. Там скрывались 2 члена ЧК, не успевшие удрать вовремя и залегшие среди пустых ящиков в надежде под покровом ночи задать тягу. Их‑то и раскопали. Не зная, куда деться, они полезли из окна в надежде скрыться, т. к. толпа была занята панихидой, но их все‑таки заметили: одного успела отбить стража, а другой, оказавшийся секретарем следователя ЧК (безусый мальчишка лет 17), был менее чем в одну минуту на моих глазах буквально затоптан толпой, осталась какая‑то кровавая масса на улице без малейшего признака чего‑либо человеческого, ни рук, ни ног, ни головы, ‑ ничего, буквально ничего. Другой был на другой день повешен.

После этого я отправился во Всеукраинскую ЧК, где "забавлялся" сам Лацис, но об этом в другой раз: я думаю, что тебе и этого пока довольно.

Видел я ужасов довольно, видел 74 повешенных на трамвайных столбах на главной улице Николаева (Слащёв повесил всю организацию коммунистического заговора, задумано было его убийство и взрыв штаба и казарм) ‑ висели 3 дня, но ничего подобного я нигде не видел, что видел в К[иеве] в застенках большевиков. В следующий раз, но не раньше твоего ответа, т. е. разрешения, писать не буду: моих рассказов об этом никто еще более 5 минут не был в состоянии слушать. А еще имеется 2 чрезвычайки, морг, раскопки, ловля чекистов на улицах и, наконец, Роза Кровавая ‑ палач ЧК и Богуславский ‑ судебный следователь ЧК, весьма достойная парочка. Итак, я буду ждать ответа.

Н. Б.

Примечание:

1. Автор не установлен. Его письмо датировано 13 января 1921 и написано в эмиграции.
2. Впервые письмо опубликовано: На чужой стороне (Прага), № 10, 1925, с. 220‑223.
3. Упомянутый в тексте письма Петр – доктор, знакомый автора письма и его адресата (прим. редакции "На чужой стороне").