Из начальства больше никого около нет, кроме Щеголева, который истерикой и срывом прикрывает себялюбивое равнодушие к делу. Он, начальник самого ответственного цеха, секретарь партбюро, способен итти пить чай, когда станция накануне остановки и больше заботится о своем добавочном хлебе, чем о деле. Об остальных и говорить нечего. Они неспособны без погонялки ни на инициативу, ни на организацию дела, даже лопатами не могут обеспечить работников без помощи главного инженера и приходят за ними к нему в кабинет. Дохлая рыба какая-то, кисель, а не люди, вроде Пржеслицкого, который только и знает стонать: «Совсем пропадаю, уже пропал».
***
Начальство, которое в теплую погоду вечно околачивается на свежем воздухе, все на орденоносном банкете.
***
Как ни стращают вперед нерадивых управхозов, не верю я, чтобы эта уродливая порода способна была в массе совершить подвиг — оберечь дома от замерзания и одичания в морозы. Это такие в большинстве тупые, равнодушные и бездарные люди, точно специальный отсев людей второго сорта дает управхозов. А на станции, если перестанем работать, получится классическая картина: начальство себя обеспечит максимально возможным комфортом, а остальные будут перебиваться и устраиваться кто во что горазд.
***
(Здесь речь идёт о том, что по распоряжению властей все должны проживать по месту прописки, а не на предприятиях, куда люди перебирались, потому что там, пусть не всегда, было тепло, свет, вода.) Очень многие из выселенных попали в тяжелое положение: прописывались на площади эвакуированных или родных, спасая вещи, закрепляя площадь, часто очень далеко от станции, и сейчас, когда приходится обживать эту фиктивную площадь, люди предпочитают ночевать на полу в общежитии, белье, тюфяки, подушки — все у нас поотбирали. Директор напускается на коменданта, грозит всякими репрессиями за проживание непрописанных. Добродушный Яковлев стоит перед перспективой насильственного выселения, заколачивания дверей и т. п., что его не на шутку угнетает. Особенно попалась Крачак — прописалась в комнате своей умершей матери около Смольного, сырой, нежилой, и принуждена мотаться туда с ребенком на двух трамваях плюс около часу пешего хождения, в общем, часа два на дорогу в один конец. Начальство проявляет по отношению к ней недопустимую жестокость, не допуская никаких компромиссов и не считаясь с ее положением. Само же начальство на себя никак не распространяет эти обязательные меры, все семьи живут здесь по-прежнему, недосягаемые для неприятностей, постигающих простых смертных. Вообще много глухого раздражения вызывает привилегированное положение группки руководителей по сравнению с бытовыми условиями рядовых работников, особенно их питание. Как ни обособленно я живу, но и до меня докатывается ропот на их белый хлеб, на их обеды и проч. Всего курьезнее, когда этот ропот сопровождается воззваниями к справедливости. Большего неравенства, чем сейчас, нарочно не придумаешь, оно ярко написано на лицах. Нельзя не задумываться над этим, когда рядом видишь жуткую коричневую маску дистрофика-служащего, питающегося на убогой второй категории, и рядом цветущее лицо какой-нибудь начальственной личности или «девушки из столовой».
***
Кто-то едко пошутил, что скоро Ленинград весь вымрет, останутся одни директоры. Этих все-таки кормят.
***
В январе появился новый директор, заставивший горько сожалеть о безвредном и добродушном Маркарове. А этот — Борисов — ставленник и приятель нового управляющего Ленэнерго, классический образчик того, к какому уродству может привести беззастенчивый протекционизм. Как законченный и резко выраженный отрицательный тип он даже интересен, но не с этой точки зрения приходится оценивать руководителя предприятия. Невежда полный в технических вопросах, невероятно грубый в обращении с людьми, глупый и самонадеянный самодур и вдобавок еще трус — редко встретишь набор таких качеств в одном человеке. <…> Беззаконные распоряжения, возмутительные денежные траты на свою автомашину, на обстановку кабинета, бестолковые и противоречивые приказы, град выговоров и наказаний «без обеда», половина которых на другой день отменяется как необоснованная — ну, прямо, сумасшедший дом. Из директорского кабинета по утрам разносится истошный крик, потом наступает тишина — директор изволил отбыть на своем Шеврале, причем цель этих поездок в основном раздобывание бензина и водки, а вечером опять в кабинете гам , гармошка — директор предается заслуженному отдыху.
(Из дневника инженера Ирины Дмитриевны Зеленской за июль 1941 - май 1943 годов. См. «Я не сдамся до последнего...»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В.М. Ковальчук (отв. ред.), А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков — СПб.: Нестор-История, 2010.)
Некоторые комментарии скрыты Показать все