Лирика.. Лирика...

Лейтенант Александр Чурин,
Командир артиллерийского взвода,
В пятнадцать тридцать семь
Девятнадцатого июля
Тысяча девятсот сорок второго года
Вспомнил о боге.
И попросил у него ящик снарядов
К единственной оставшейся у него
Сорокапятимиллиметровке

Бог вступил в дискуссию с лейтенантом,
Припомнил ему выступления на политзанятиях,
Насмешки над бабушкой Фросей,
Отказал в чуде,
Назвал аспидом краснопузым и бросил.

Тогда комсомолец Александр Чурин,
Ровно в пятнадцать сорок две,
Обратился к дьяволу с предложением
Обменять душу на ящик снарядов.
Дьявол в этот момент развлекался стрелком
В одном из трех танков,
Ползущих к чуринской пушке,
И, по понятным причинам,
Апеллируя к фэйр плэй и законам войны,
Отказал.
Впрочем, обещал в недалеком будущем
Похлопотать о Чурине у себя на работе.

Отступать было смешно и некуда.
Лейтенант приказал приготовить гранаты,
Но в этот момент в расположении взвода
Материализовался архангел.
С ящиком снарядов под мышкой.
Да еще починил вместе с рыжим Гришкой
Вторую пушку.
Помогал наводить.

Били, как перепелов над стерней.
Лейтенант утерся черной пятерней.
Спасибо, Боже - молился Чурин,
Что услышал меня,
Что простил идиота…

Подошло подкрепленье – стрелковая рота.
Архангел зашивал старшине живот,
Едва сдерживая рвоту.
Таращила глаза пыльная пехота.
Кто-то крестился,
Кто-то плевался, глазам не веря,
А седой ефрейтор смеялся,
И повторял –
Ну, дают! Ну, бля, артиллерия!

(с) begle

А все ждут почему-то весну,
Будто с нею воскреснут надежды.
И с улыбкой отходят ко сну,
Подготовив цветные одежды.

Я не знаю, какой тут секрет,
Может, «МАРТ» - код новейший от счастья,
И подснежник он тайный агент,
Что наденет покой на запястья?

И как будто все сходят с ума,
Как коты, что так ждут приключений.
Календарь – не сезоны в дома,
А уловки былых поколений.

Ведь весна – состоянье души,
Даже если погода и злая.
Лучший день – он сейчас – поспеши!
И в минутах дыхание мая…

© Дария Довженко

Добавлено спустя 41 минуту 15 секунд:

Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.

Будто всегда не хватало колючек и кочек им,
дети крадутся оврагами,
прут сквозь лес,
пишут родителям письма кошмарным почерком
на промокашках, вымазанных в земле.

Пишет Виталик:
«Ваши манипуляции,
ваши амбиции, акции напоказ
можете сунуть в...
я решил податься
в вольные пастухи.
Не вернусь. Пока».

Пишет Кристина:
«Сами учитесь пакостям,
сами играйте в свой сериальный мир.
Стану гадалкой, ведьмой, буду шептать костям
тайны чужие, травы в котле томить».

Пишет Вадим:
«Сами любуйтесь закатом
с мостиков города.
Я же уйду за борт.
Буду бродячим уличным музыкантом.
Нашел учителя флейты:
играет, как бог».

Взрослые
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли.

lllytnik

Менестрели, мейстерзингеры и барды,
Разве вам нужны мундиры и кокарды,
Шитый золотом галун и аксельбанты?
Может, вам нужны с лампасами штаны?
...Ваше сердце, ваши песни, ваши руки,
Ваших струн витых серебряные звуки...
Ах, друзья мои в надежде и разлуке,
Дети песенной и сказочной страны.

Если спросите вы птицу, почему она поёт,
То, конечно, эта птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она совсем одна на свете.

Менестрели, мейстерзингеры и барды,
Разве вам нужны мундиры и кокарды,
Шитый золотом галун и аксельбанты?
Может, вам нужны с лампасами штаны?
...Ваше сердце, ваши песни, ваши руки,
Ваших струн витых серебряные звуки...
Ах, друзья мои в надежде и разлуке,
Дети песенной и сказочной страны.

Снова спросите вы птицу, отчего она поёт.
Но и в этот раз вам птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она одна на этом свете.

Что ж, друзья мои, бродяги-менестрели,
Пусть вам скажут, что вы на год постарели.
Разве вам дана гитара для модели?
Веселись и плачь, но только не молчи!
В этом мире, ветровом и быстротечном,
Вам досталась радость петь под небом вечным,
Пусть горит и греет душу бесконечно
Костерок, что светит звёздочкой в ночи.

Что ж не спросите вы птицу, для кого она поёт?
Всё равно вам эта птица не ответит.
Потому что эта птица просто песенку поёт,
Будто бы она совсем одна на свете.

Владимир Туриянский

Купил пять роз, на все, что были, деньги,
И нес своей любимой в день рожденья.
Как никогда он шел походкой легкой,
Но вдруг услышал, как неподалеку
У гастронома плакала старушка.
В авоське у нее порвалась ручка.
Рассыпались и свекла, и картофель,
Что для старушки было катастрофой!
Да только не спешил помочь никто
Несчастной той в изношенном пальто.
Он все собрал. Она благодарила:
«Дай Бог тебе всего на свете, милый!».
А он достал вдруг розу из букета:
«Возьмите, женщина! Подарок от поэта»!

А на Сенной просила дочка маму
На ярмарке купить гиппопотама,
Но, чтоб никто не слышал, мать шептала:
«Не в этот раз, у мамы денег мало».
Он подошел с улыбкой на устах:
«Вот вам цветы! Возьмите просто так!».
Вручив по розе им, исчез под аркой,
С изрядно прохудившимся подарком…

В трамвае, что гремел, как колесница,
Грустны у пассажиров были лица.
Вдруг девушку заметил он случайно,
Что больше всех вокруг была печальна.
Куда-то, где звонка ее не ждали,
Она звонила. Ей не отвечали…
И, выходя на третьей остановке,
Он прошептал: «Простите, мне неловко…
Но я уверен, что он Вас не стоит.
Вот эта роза – Вам, а он – пустое…
Я Вам желаю счастья много-много!
А мне пора». Она сказала: «с Богом!».

И, не успев прийти к любимой в срок,
Принес он ей всего один цветок.
Держал подарок бережно в руке
В просторной для того цветка фольге.
И глядя в удивленные глаза,
Любимой все, как было, рассказал.
Любимая ответила ему:
«Прости, один цветок я не приму!
Ты, видно, все придумал, как всегда!
И девушка в трамвае – ерунда!
Да никаких и не было старушек!
Ты пропустил с друзьями пару кружек!
И сочинил все это на ходу!
А я тебя сижу, как дура, жду!»
И дверь закрылась прямо перед носом,
И он побрел в кабак с названьем «Осень»,
Где пиво пил, хотя уж год, как бросил.
И думал, дым пуская папиросой,
Что все-таки принес кому-то счастье
Его букет, поделенный на части.

Вячеслав Иванов

В марте, в пятьдесят третьем - смурном и великом году
стою в актовом зале школы, во втором ряду.
Директор против обычая трезвый, на хмуром глазу.
Тяжёлым взглядом, без слов останавливает бузу.
Заплаканные учителя. Молчание. Кирпичная тишина.
Так, наверное, было, когда началась война.
Он говорит, что траурный митинг открыт.
В сопливом моём мозгу что-то такое свербит:
рефлекс аплодировать бурно на митинг, который открыт,
рвётся в работу ... А он, между тем, говорит,
произносить пытаясь сопротивляющиеся слова
с тем выраженьем, что утром произносила Москва.
И пока он говорит, я – дуролом, отличник, почти пионер,
за три года привыкший всем подавать пример,
лихорадочно думаю, бить в ладоши или не бить,
чтоб сообразно моменту правильным мальчиком быть.
Он договаривает. В башке у меня колотят колокола.
И я – верблюдом в игольное ушко, была не была,
хлопаю, но лишь один траурно-сдержанный раз.
Через секунду мой аплодирует класс,
за ним – мелюзга перед нами и старшие за спиной ...
Ужас учителей. Что теперь будет со мной?!
Но обошлось, замяли – ну, несмышлёныш, сопляк.
В избе оставили сор, сделали вид, что пустяк.
Митинг закончился. Я, как попавшийся вор,
от глаз честного народа слинял незаметно во двор.
Ещё не прошли морозы. Спустись со ступенек – каток.
Надо быть идиотом, чтоб не прокатиться разок.
Вокруг – ни души. Оттолкнулся и – Господи, помоги! –
влетаю с разлёта прямо директору в сапоги.
Всё! Теперь уже не отвертеться! Держись!
Он глядит на меня с интересом ... и говорит: «Катись!».
А в глазах у него такая стоит тоска –
сам бы, мол, покатался, да больно цена высока.

2008 Виктор Каган